Право беларусов на чувства

С первых дней войны мы, беларусы слышим, что у нас нет права на наши чувства. Потому что мы граждане страны-соагрессора, а значит, и сами соучастники военного преступления. Потому что это и с нашей территории летят ракеты и идут российские войска. И мы в большинстве своем принимаем это и стараемся поменьше писать о себе и о наших чувствах в соцсетях.

От редакции: традиционно мы не публикуем имя нашего автора. Пусть это будет снова наша прекрасная анонимная Ирина из Беларуси.

Там где-то есть Ирина

Я, например, ни разу не видела, чтобы беларусы жаловались на санкции или на то, что «мы вернемся в 90-е». Потому что мы привыкли терпеть и почти всегда считаем, что заслужили все, что с нами происходит. А еще потому, что берем на себя вину за то, что в августе 2020-го, когда у нас был шанс скинуть Лукашенко, мы «не справились». Лично я легко согласилась с тем аргументом, который все чаще слышала в последнее время сперва от незнакомых, а потом и от близких людей: «из-за того, что беларусы побоялись умирать в 20-ом, сейчас умирают украинцы».

Согласилась, потому что отчетливо помню, как в первый день войны написала в одной из соцсетей ровно то же самое. Этими же словами. Написала и тут же удалила, осознав, что тем самым желаю смерти всем нам и себе. Мы не могли знать, что случится через два года, возможно, вели бы себя смелее, если бы знали. Но, так или иначе, в праве на чувства мы отказываем себе удивительно легко — как и во многих других правах.

Минск, август 2020-го

В последние несколько дней я много думала о том, почему так происходит. И поняла, что причины гораздо глубже, чем наше чувство вины граждан страны-соагрессора. Беларусы легко отказывают себе в праве чувствовать, потому что нас с самого детства учили, что у нас нет и не может быть этих прав. Вспомните, как училка с огромным начесом и указкой в руке говорила вам, покраснев для убедительности: «У вас не может быть никакого своего мнения». Или как закатывали глаза старшие в ответ на ваше «ну, я так чувствую». Когда кажется, надо креститься. Хочется? Перехочется. Жарко в шапке весной? Тебе кажется.

Очень легко заставить молчать тех, кто и так уверен, что не имеет права голоса. Может быть, в этом отчасти и кроется причина той беларуской нерешительности, в которой все винят нас сейчас? Может быть, поэтому мы и терпели диктатуру 26 лет, считая, что так и надо. Мы заслужили. Мы чувствуем неправильно. Никто нас не подавляет...

Но именно для того, чтобы разрушить этот порочный круг, я решила говорить про нас и для нас. Дать себе право на чувства и рефлексию.

Минск, август 2020-го

Было бы наивно думать, что даже люди, которые хорошо меня знают, не будут приравнивать меня к «власти», которой я, как могла, сопротивлялась с моих 14-и лет. Сначала в школе, потом выходила на площадь. Потому что я и сама винила себя все это время за то, что сделала недостаточно. Хотела думать, что могла больше, но, если смотреть правде в глаза, я делала все, что могла. Да, боялась умереть, как и все люди, но не умерла и не села не из-за страха, а по чистой случайности. Убитые в 2020-ом на улице и в тюрьмах Беларуси, тоже не хотели умирать.

Я выходила почти на все марши, митинги и другие акции протеста в 2020-ом не только по выходным, но и в другие дни. Это не было так весело, как может казаться со стороны. После первых дней блокировки интернета мы увидели, что творили на улицах и в тюрьмах сразу после выборов 9 августа. Убийства, изнасилования, пытки, люди с оторванными конечностями от светошумовых гранат, которые бросали им под ноги. Мы понимали, что нас ждет, когда снова выйдем. Каждое воскресное утро я боялась, что не вернусь домой, но самый главный страх был такой: я представляла, что мне отрывает ступни взрывом гранаты. Мы выходили со смешными плакатами и улыбками на лицах, потому что это было единственное наше оружие. Против нас стояло море ОМОНа, ВВ, танков, спецтехники. Они могли физически уничтожить нас просто в секунду, стоило бы только кому-то подозрительно дернуться.

Женщины с цветами, над которыми все смеются, спасли мужчин и женщин из Окрестина. После того, как они появились на улицах, из Окрестина и других мест заключения наконец отпустили людей. Их вывозили машинами скорой помощи. После я слыша от медиков, какие травмы у них были. Одна из частых операций — выведение стомы (это дырочка в животе, через которую человек испражняется, потому что у него разорван кишечник или повреждена прямая кишка; это бывает временно, пока не заживет, а бывает и навсегда, зависит от степени травмы). У некоторых девушек удаляли матку, потому что слишком сильными были повреждения. Мне стоит уточнять, что делали с ними?

Многие из заключенных не выжили.

И вот мы полностью знали и понимали все, что творят с теми, кого забирают автозаки, но продолжали выходить. 5 месяцев почти каждый день. Больше 250 000 на город в 2 млн. Этого оказалось недостаточно.

Минск, август 2020-го

В какой-то момент режим Лукашенко поддержал Путин. Российская армия по разным данным была на нашей границе или уже здесь. Лукашенко практически отдал последние остатки суверенитета за поддержку в удержании власти.

Почему мы не выходим сейчас, я не знаю. Я на низком старте, но если выйду одна, от этого не будет результата. В конце февраля, когда какое-то подобие массовых выходов было, я была там.

Вот поэтому я и напоминаю себе, что лично мне упрекнуть себя не в чем. Значит ли это, что я не чувствую ответственности и вины? Нет, не значит.

Наши ребята тоже сейчас умирают за Украину. Есть два батальона — имени Кастуся Калиновского и «Погоня». Но я не могу ассоциировать себя с ними, я должна брать ответственность за то, что делает наша нелегитимная власть, хочу я этого или нет. Как с этим жить, я буду разбираться. Пока я одновременно борец, заложник, преступник и жертва. И нужно выбрать, что из этого главное.

Да, нам не стоит доказывать, что мы имеем права на чувства тем, кто в состоянии глубокого горя отказывает нам в них. Но нам не нужно самим отказывать себе в праве на чувства и тонуть в ощущении бесконечной вины. Слишком во многих правах мы уже себе отказали. Может быть поэтому и оказались в заложниках. Пора выбираться.